Наталья Леонидовна Шилова,
кандидат филологических наук, доцент;
кафедра русской литературы,
Петрозаодский государственный университет
г. Петрозаводск

Исследовательский интерес к многогранным отношениям литературы и музея оживился в самые последние годы и сразу приобрел междисциплинарный характер. Например, в научном сборнике «Музей и личность», вышедшем в 2007 г. под редакцией АЛебедева, заключительный раздел отдан художественным текстам, в которых возникает образ и тема музея (Гёте, Цветаева, Набоков, Пелевин). Хотя о роли литературных образов в формировании идентичности места развёрнуто высказался уже И Фу Туан в классической работе «Пространство и место» (1977), приведя в качестве примера датский замок Кронберг, привлекающий всеобщее внимание главным образом после того, как стал местом действия шекспировского «Гамлета», несмотря даже на то, что шекспировский сюжет помещён в этот локус условно [4, с. 4].

Роль литературных практик в формировании идентичности места может быть рассмотрена на примере музея-заповедника Кижи. До начала XX столетия Кижи был малоизвестным островком, затерянным «далеко на Севере». Затем совершилось его открытие художниками, приезжавшими писать с натуры уникальный Кижский Погост. В 1920-30 гг. образ острова Кижи появляется в русской литературе в поэмах Н. Клюева и в прозе К. Паустовского. Однако, до конца 1950-х гг. эти обращения носили дискретный, точечный характер. Например, в травелогах начала XX в., упоминание о Кижах гораздо менее обязательно, нежели посещение воспетого Державиным водопада Кивач. Этапной в формировании кижского текста русской литературы стала организация в 1950-е гг. государственного музея-заповедника деревянного зодчества. В этот период на острове начинается реставрация Преображенской церкви. С середины 1950-х гг. сюда приезжают первые туристы. Параллельно с этим в печати 1960-1970-х гг. появляются десятки стихотворений, рассказов и повестей, связанных с Кижами. Этот период – время активного формирования мифа об острове как о некоем идиллическом пространстве, куда литературные герои отправляются за гармонией, которой часто не могут найти в современности.

Ср. у А. Вознесенского:
Раньше в скит бежали от грехов,
Нынче удаляются в любовь.
Горожанка сходит с теплохода.
В сруб вошла. Смыкаются над ней,
Как репейник вровень небосводу,
купола мохнатые Кижей (1964) [1, с. 183].

Начиная с 1960-х гг. в текстах, вдохновленных островом Кижи, появляются музейные мотивы, отражающие особенности места, его реалии и колорит. Вот, например, описание кижского ландшафта в рассказе советской писательницы И. Стрелковой «Лешка и хиппи»: «В болотистой низинке, где для экскурсантов перекинули дощатые мостки, выкашивала свой участок бабушкина подружка баба Маня. Все копны сена, красиво разбросанные по острову, были не музейные, не для исторической картины, а простое сено личного скота работников заповедника» [3, с. 32]. То и дело в рассказе попадаются детали, относящиеся к жизни музея-заповедника под открытым небом, центр которого – Кижский Погост с его храмами: «И в это самое время из собора вышли туристы, заиграли на солнце стекла очков, окуляры биноклей, кинокамер, фотоаппаратов. За туристами – вот удача! – показался Толя-экскурсовод»[3, с. 33 ].

Писательское присутствие в пространстве острова-музея рассматривалось, очевидно, как стратегически важное в эпоху, когда литература понималась как значимый элемент общественной жизни. В музейной книге отзывов для особо важных гостей (НАРК) есть запись, сделанная рукой известного поэта Евгения Евтушенко. На остров приезжали официальные писательские делегации. Кто-то из авторов, напротив, сторонился официальных ритуалов. «Музейный» характер острова при этом получает разную интерпретацию у разных авторов. Неоднозначны коннотации эпитета «музейный» в рассказе Ю. Казакова «Адам и Ева» (1962). Показанный глазами героя-художника, остров по первому впечатлению кажется неприветливым, почти неживым. Определение «музейный» стоит в одном ряду с эпитетами «пустой», «неподвижный». Негативная оценка «музейного» как искусственного, нарочитого, неживого обнаруживается и в отзыве о Кижах Юрия Нагибина в его дневнике 1980 г., где он описывает свое путешествие по маршруту Ленинград – Шлиссельбург – Валаам – Петрозаводск – Кижи – Кондопога – Марциальные воды – Архангельск – Новые Карелы – Соловки. Причём литературный материал здесь, в отличие, скажем, от визуальной репрезентации острова имеет более широкие возможности для рефлексии и авторского комментария к восприятию места, что сообщает ему качество своего рода «обратной связи», если, конечно, музейный менеджмент включает его в сферу своего внимания.

Неоднозначность, поливалентность образа музея, вариативность его коннотаций, как кажется, заложены в неоднородности исторически сложившихся музейных концепций. Например, «романтической», в рамках которой музей – это универсальное средство обретения «культурного одиночества», отшельничества, «своеобразная культурная Фиваида, где совершается сознательный выбор в пользу одиночества, возникает одиночество намеренное и особым образом организованное» [2, с. 6]. Или «просветительской» концепции «внесения в массы образования через музей», в рамках которой музейное пространство непреложно связанно с массовостью. Контекстная семантика эпитета «музейный» в литературном произведении формируется в столкновении или диалоге авторского сознания с той или иной концепцией музея.
Литературная репрезентация острова Кижи, включая его музейные реалии, в целом даёт интересный материал для наблюдений, касающихся как формирования идентичности места, рецепции разных концепций музея и в целом может служить своеобразным «зеркалом», позволяющим выстраивать или корректировать музейные практики и коммуникации.

ЛИТЕРАТУРА
1. Вознесенский А. Ахиллесово сердце. М., 1966.
2. Дукельский В. Пространство публичного одиночества // Музей и личность. М., 2007. С. 6–14.
3. Стрелкова И. Лёшка и хиппи // Советская женщина. 1973. № 1. С. 32–33.
4. Yi-Fu Tuuan. Space and Place. Eighth edition. Minneapolis: University of Minnesota Press. 2001.